Неточные совпадения
Он отгонял от себя эти мысли, он старался убеждать себя, что он живет не для здешней временной
жизни, а для
вечной, что в душе его находится мир и любовь.
Все эти следы его
жизни как будто охватили его и говорили ему: «нет, ты не уйдешь от нас и не будешь другим, а будешь такой же, каков был: с сомнениями,
вечным недовольством собой, напрасными попытками исправления и падениями и
вечным ожиданием счастья, которое не далось и невозможно тебе».
Но то, что он в этой временной, ничтожной
жизни сделал, как ему казалось, некоторые ничтожные ошибки, мучало его так, как будто и не было того
вечного спасения, в которое он верил.
В первый раз тогда поняв ясно, что для всякого человека и для него впереди ничего не было, кроме страдания, смерти и
вечного забвения, он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою
жизнь так, чтобы она не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться.
Так точно думал мой Евгений.
Он в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений
И необузданных страстей.
Привычкой
жизни избалован,
Одним на время очарован,
Разочарованный другим,
Желаньем медленно томим,
Томим и ветреным успехом,
Внимая в шуме и в тиши
Роптанье
вечное души,
Зевоту подавляя смехом:
Вот как убил он восемь лет,
Утратя
жизни лучший цвет.
Уже пустыни сторож
вечный,
Стесненный холмами вокруг,
Стоит Бешту остроконечный
И зеленеющий Машук,
Машук, податель струй целебных;
Вокруг ручьев его волшебных
Больных теснится бледный рой;
Кто жертва чести боевой,
Кто почечуя, кто Киприды;
Страдалец мыслит
жизни нить
В волнах чудесных укрепить,
Кокетка злых годов обиды
На дне оставить, а старик
Помолодеть — хотя на миг.
Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем
жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на
вечную радость старцам родителям, родившим их.
Уже известно всем из истории, как их
вечная борьба и беспокойная
жизнь спасли Европу от неукротимых набегов, грозивших ее опрокинуть.
— А разве ты позабыл, бравый полковник, — сказал тогда кошевой, — что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то
жизнь их будет продана на
вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан,
вечный мрак,
вечное уединение и
вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю
жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
Вот, некогда, на знатном погребенье,
Толпа сих плакальщиц, поднявши вой,
Покойника от
жизни скоротечной
В дом провожала
вечнойНа упокой.
«Но, — думал он, — те сладостные, первые мгновенья, отчего бы не жить им
вечною, неумирающею
жизнью?»
Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном
вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о
вечном примирении и о
жизни бесконечной…
— Теперь дело ставится так: истинная и
вечная мудрость дана проклятыми вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих вопросов не может быть сведено к нормам логическим или этическим и, значит, к счастью, невозможно. Заметь: к счастью! «Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если
жизнь личности — бессмысленна, то так же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
Давать страсти законный исход, указать порядок течения, как реке, для блага целого края, — это общечеловеческая задача, это вершина прогресса, на которую лезут все эти Жорж Занды, да сбиваются в сторону. За решением ее ведь уже нет ни измен, ни охлаждений, а вечно ровное биение покойно-счастливого сердца, следовательно, вечно наполненная
жизнь,
вечный сок
жизни,
вечное нравственное здоровье.
— Нет, ошибается: и как иногда гибельно! Но у вас до сердца и не доходило, — прибавил он, — воображение и самолюбие с одной стороны, слабость с другой… А вы боялись, что не будет другого праздника в
жизни, что этот бледный луч озарит
жизнь и потом будет
вечная ночь…
Не слыхивали они о так называемой многотрудной
жизни, о людях, носящих томительные заботы в груди, снующих зачем-то из угла в угол по лицу земли или отдающих
жизнь вечному, нескончаемому труду.
Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за
жизнь круговорота
вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от волканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.
А может быть, сон,
вечная тишина вялой
жизни и отсутствие движения и всяких действительных страхов, приключений и опасностей заставляли человека творить среди естественного мира другой, несбыточный, и в нем искать разгула и потехи праздному воображению или разгадки обыкновенных сцеплений обстоятельств и причин явления вне самого явления.
Как зорко ни сторожило каждое мгновение его
жизни любящее око жены, но
вечный покой,
вечная тишина и ленивое переползанье изо дня в день тихо остановили машину
жизни. Илья Ильич скончался, по-видимому, без боли, без мучений, как будто остановились часы, которые забыли завести.
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло теплой
жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота человеческого дела, как кругом сияла
вечная красота природы.
Его отношения к ней были гораздо проще: для него в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся на всем глазах, в
вечном хождении из шкафа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя
жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве, под отеческой кровлей.
— Умрете… вы, — с запинкой продолжала она, — я буду носить
вечный траур по вас и никогда более не улыбнусь в
жизни. Полюбите другую — роптать, проклинать не стану, а про себя пожелаю вам счастья… Для меня любовь эта — все равно что…
жизнь, а
жизнь…
Вот на пути моем кровавом
Мой вождь под знаменем креста,
Грехов могущий разрешитель,
Духовной скорби врач, служитель
За нас распятого Христа,
Его святую кровь и тело
Принесший мне, да укреплюсь,
Да приступлю ко смерти смело
И
жизни вечной приобщусь!
Он удивлялся, как могло все это уживаться в ней и как бабушка, не замечая
вечного разлада старых и новых понятий, ладила с
жизнью и переваривала все это вместе и была так бодра, свежа, не знала скуки, любила
жизнь, веровала, не охлаждаясь ни к чему, и всякий день был для нее как будто новым, свежим цветком, от которого назавтра она ожидала плодов.
Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, — а вы, рождая нас, берегите, как провидение, наше детство и юность, воспитывайте нас честными, учите труду, человечности, добру и той любви, какую Творец вложил в ваши сердца, — и мы твердо вынесем битвы
жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где —
вечная красота!
У него не ставало терпения купаться в этой возне, суете, в черновой работе, терпеливо и мучительно укладывать силы в приготовление к тому праздничному моменту, когда человечество почувствует, что оно готово, что достигло своего апогея, когда настал бы и понесся в вечность, как река, один безошибочный, на
вечные времена установившийся поток
жизни.
«Где взять силы — нет ее ни уйти, ни удержать его! все кончено! — думала она. — Если б удержала — что будет? не
жизнь, а две
жизни, как две тюрьмы, разделенные
вечной решеткой…»
С одной стороны, фантазия обольщает, возводит все в идеал: людей, природу, всю
жизнь, все явления, а с другой — холодный анализ разрушает все — и не дает забываться, жить: оттуда
вечное недовольство, холод…
Так они и сделали. Впрочем, и Райский пробыл в Англии всего две недели — и не успел даже ахнуть от изумления — подавленный грандиозным оборотом общественного механизма
жизни — и поспешил в веселый Париж. Он видел по утрам Лувр, а вечером мышиную беготню, веселые визги,
вечную оргию, хмель крутящейся вихрем
жизни, и унес оттуда только чад этой оргии, не давшей уложиться поглубже наскоро захваченным из этого омута мыслям, наблюдениям и впечатлениям.
И везде, среди этой горячей артистической
жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой
вечной красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
Жизнь ее —
вечная игра в страсти, цель — нескончаемое наслаждение, переходящее в привычку, когда она устанет, пресытится. У ней один ужас впереди — это состареться и стать ненужной.
Он всю
жизнь свою, каждый день может быть, мечтал с засосом и с умилением о полнейшей праздности, так сказать, доводя идеал до абсолюта — до бесконечной независимости, до
вечной свободы мечты и праздного созерцания.
Мало того: Лиза уверяет о какой-то развязке «
вечной истории» и о том, что у мамы о нем имеются некоторые сведения, и уже позднейшие; сверх того, там несомненно знают и про письмо Катерины Николаевны (это я сам приметил) и все-таки не верят его «воскресению в новую
жизнь», хотя и выслушали меня внимательно.
— N'est-ce pas? [Не правда ли? (франц.)] Cher enfant, истинное остроумие исчезает, чем дальше, тем пуще. Eh, mais… C'est moi qui connaît les femmes! [А между тем… Я-то знаю женщин! (франц.)] Поверь,
жизнь всякой женщины, что бы она там ни проповедовала, это —
вечное искание, кому бы подчиниться… так сказать, жажда подчиниться. И заметь себе — без единого исключения.
Гончарова.], поэт, — хочу в Бразилию, в Индию, хочу туда, где солнце из камня вызывает
жизнь и тут же рядом превращает в камень все, чего коснется своим огнем; где человек, как праотец наш, рвет несеяный плод, где рыщет лев, пресмыкается змей, где царствует
вечное лето, — туда, в светлые чертоги Божьего мира, где природа, как баядерка, дышит сладострастием, где душно, страшно и обаятельно жить, где обессиленная фантазия немеет перед готовым созданием, где глаза не устанут смотреть, а сердце биться».
А отчего же, откуда эти
вечные жалобы на
жизнь, эти вздохи?
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали,
жизнь грозила пустотой, сумерками,
вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов.
— Только подумаем, любезные сестры и братья, о себе, о своей
жизни, о том, что мы делаем, как живем, как прогневляем любвеобильного Бога, как заставляем страдать Христа, и мы поймем, что нет нам прощения, нет выхода, нет спасения, что все мы обречены погибели. Погибель ужасная,
вечные мученья ждут нас, — говорил он дрожащим, плачущим голосом. — Как спастись? Братья, как спастись из этого ужасного пожара? Он объял уже дом, и нет выхода.
— А все-таки, знаете, Сергей Александрыч, я иногда страшно скучаю, — говорила Зося, когда Хина вышла из коша. —
Вечное безделье,
вечная пустота… Ну, скажите, что будет делать такая барышня, как я? Ведь это прозябание, а не
жизнь. Так что даже все удовольствия отравлены сознанием собственной ненужности.
На первых порах Старцева поразило то, что он видел теперь первый раз в
жизни и чего, вероятно, больше уже не случится видеть: мир, не похожий ни на что другое, — мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет
жизни, нет и нет, но в каждом темном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей
жизнь тихую, прекрасную,
вечную.
Ничего христианского не было в
вечном припеве славянофилов о гниении Запада и отсутствии у него христианской
жизни.
Внутренняя война была прикрыта лишь поверхностным покровом мирной буржуазной
жизни, и ложь этого буржуазного мира, который многим казался
вечным, должна была быть разоблачена.
Болезненно трудно расставаться с привычным строем
жизни, с тем, что казалось уже органически
вечным.
Но эту болезненность, эту жестокость начала всякого движения должен принять всякий, кто не хочет
вечного застоя и покоя, кто ищет развития и новой
жизни.
Весь трагизм
жизни происходит от столкновения конечного и бесконечного, временного и
вечного, от несоответствия между человеком, как духовным существом, и человеком, как природным существом, живущим в природном мире.
В розановской стихии есть
вечная опасность,
вечный соблазн русского народа, источник его бессилия стать народом мужественным, свободным, созревшим для самостоятельной
жизни в мире.
Учитель! — повергся он вдруг на колени, — что мне делать, чтобы наследовать
жизнь вечную?
Итак, принимаю Бога, и не только с охотой, но, мало того, принимаю и премудрость его, и цель его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл
жизни, верую в
вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольемся, верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое само «бе к Богу» и которое есть само Бог, ну и прочее и прочее, и так далее в бесконечность.
Несмотря на то, что семейство даже довольно скоро примирилось с событием и выделило беглянке приданое, между супругами началась самая беспорядочная
жизнь и
вечные сцены.